-СУКА!
-СУКА!
-СУКА!
Стальной прут вырывался из рук как живой, шипел, плевался искрами, больно бил его ладони. Гидравлический молот исступлённо летал вверх-вниз и, казалось, повторял его крики: «сссссууу-кххха! Ссссссуууууу-Кхаа! ССССССССууу-КХХХХААААА!» Алексей не обращал внимания на покалывание в немеющих от обжигающе-острых ударов заготовки пальцах. Да плевать что ушла. Плевать на детей – суд оставит за ним право видеться с ними. Раскалённым железом в душе горела обида. Зачем было лгать? Как она несколько лет смотрела ему в глаза, говорила, что любит, что не может без него, а в мыслях была с другим??? А когда они занимались любовью и она, раскрасневшаяся, с рассыпанными по подушкам волосами, закрывала глаза – что тогда??? Она тоже думала, что это тот её трахает? Тот, другой, а не Алексей?

Он стиснул зубы так, что казалось, эмаль на них треснет и рассыплется, словно подушечка Orbit`a между пальцами. Неловко дернул прут, и свистящая бабка молота выдохнула по нему, почти вырвав заготовку из рук и чуть не переломав пальцы Алексея. Он зашипел от боли, кинул искалеченное железо в ванну с водой и выключил молот. Потом, матеря ноющие пальцы, стянул брезентовый передник, местами насквозь прожженный метеоритами капель металла, и пошел в каптерку переодеваться. Как он здраво рассудил, сегодня работы не получиться. Металл как живой человек – все понимает, все чувствует. С грязными мыслями ковать – так нож потом хозяину палец оттяпает, ограда узорчатая заржавеет после первого летнего дождика, деталь лопнет в неподходящий момент. Поэтому самым логичным было сейчас пойти домой, или напиться и забыть все, хотя бы на короткий период опьянения. Кузнец запер мастерскую и, тяжело вздохнув, пошел по набережной, с неожиданной для него самого ненавистью и горечью глядя исподлобья на прогуливающиеся там парочки.

Выросший в глухом селе за Уралом и насмотревшийся по-малолетству на единственное времяпрепровождение своих односельчан, Алексей никогда не пил. Только пиво, не считая впрочем, его за алкоголь, так как богатырский его организм не хмелел даже после пяти – шести кружек. Но сегодня, спустя сутки как от него ушла жена.… С двумя маленькими детьми, Светкой и Надюшкой… Собрала чемоданы и уехала в Москву к ее богатому бизнесмену. Сказав на прощание – «извини, но я тебя давно уже не люблю». Да. Сегодня он пожалуй напьется. Именно в таком настроении Алексей сидел в ресторане с бутылкой «Столичной».

…она была такой маленькой, беззащитной перед громадой его тела. Да он мог взять в ладонь ее маленькую голову и раздавить как орешек. Вся какая-то серенькая, нескладная, как маленькая птичка, она, тем не менее, робко присела на краешек стула напротив. Так смешно. Такая малышка – а на краешек стула. Это ему – бегемоту надо на краешке сидеть, чтоб мебель дорогую не сломать ненароком. А такой птичке. Да ей на стуле прыгать можно - он не шелохнется. Смешно. Он уже готов был усмехнуться, как птичка вдруг тряхнула хохолком черных растрёпанных волос, отчаянно вцепилась аккуратными пальчиками в край столешницы, и вся, подавшись вперед, на выдохе прошептала:
-НЕ НАДО!
И посмотрела ему в с трудом фокусирующиеся глаза. И Алексей поперхнулся ухмылкой. И вдруг понял, что трезв. И что у него кружится голова от этих пронзительно-синих глаз. Как кусочки сапфира, глубокие и вкусные, они не позволяли оторвать от них взгляд.

- Хорошо - внезапно для самого себя выдавил он. – Хотите чаю?
- Лучше кофе – как-то сразу растеряв всю решимость, прошептала девушка.
- Хорошо – тупо повторил он и жестом позвал официанта.

Они молча пили кофе. Потом он расплатился, поднялся из-за стола и пошел к выходу. Девушка уверенно семенила рядом, хотя было заметно, как тяжело ей дается поспевать за его широкими шагами.

- Как вас зовут? – спросил он.
- Саша – прошептало маленькое существо.
- Я Алексей. Вы какие цветы любите, Саша?
- Розы. Синие. – улыбнулась она.
- Но их же не бывает?
- А разве нельзя любить то, чего не бывает? Я все синее и пурпурное люблю. А вообще все цвета и цветы красивые… Вот бы цветик-семицветик, да? Чтоб не желания загадывать, а просто. Один цветок, а цветов – семь. И хоть один - но точно любимый.
- Ты очень практичная – улыбнулся Алексей, незаметно для себя переходя на «ты».
- Может быть. А может просто начиталась в детстве сказок. И так до сих пор в них и живу. Скатерть-самобранка, сапоги-скороходы, палочка-выручалочка. Вот если сделать 3 добрых дела подряд – то придет добрый волшебник и подарит тебе что-то волшебное.
Алексей вдруг расхохотался, поймал на себе внимательный взгляд вкусных глаз, смутился и произнёс:
- Ты читала Носова? Помнишь «Незнайка в Солнечном городе»? Там была одна коротышка, которую ты почти процитировала. Очень на тебя похожа, я именно так, по крайней мере, себе представлял Кнопочку. Только вот Незнайка не совсем на меня похож.
- Тебе шляпы смешной не хватает. И галстука лимонного.
- Саш, подожди тут, я быстро – неожиданно сказал Алексей и скрылся за поворотом. Через минуту он выбежал обратно, держа в руках одну огромную, похожую на сумасшедший помпон, астру пронзительно-лимонного цвета. – Держи. Это тебе. Семицветиков не было, но я не волшебник, я только учусь.
Девушка молча кивнула, словно все происходящее соответствовало какому-то плану, улыбнулась и взяла астру.

Они шли дальше молча. Птичка вертела у груди астру, улыбалась. Алексей глубоко засунул руки в карманы джинсов и думал о том, что очень удивительно – куда девалась злость, тоска и безумие? И о том, что никогда еще ему не было так комфортно молчать, а не до потных ладоней придумывать темы, словно на допросе, вытягивая из сознания слова. Они ходили до полуночи по ночному городу. Смеялись мелочам. Молчали важно. Поцеловались на набережной.

На прощанье он сказала:
- Быть одиноким – круто.
если есть тот.
кто тебя любит.

Прошло два месяца, Алексей не мог думать ни о чем, кроме Кнопочки – Саши. Искал чёрный хохолок. Сидел на парапете, расчленяя желтые астры в воду. Шептал под нос:
- Каждый. Охотник. Желает. Знать. Где. Сидит. Фазан. Сидит… Где? Сидит? Где сидит фазан? Желает знать фазан, где сидит каждый охотник…
Раз за разом крутил в плеере песню, заканчивающуюся той фразой, которой закончилась их встреча. Когда становилось совсем невмоготу – шел в кузню, и кувалдой расплющивал стальные чушки, обливаясь потом, слезами, давя крик, выворачиваясь наизнанку буграми мышц.

А потом успокоился.

Заперся в кузнице, надел новый передник. Включил печь. Кинул охапку прутьев. Пока они в пламени не начали светиться белым чистым светом – стоял и курил, чего не делал уже много лет.
Запустил молот, заворожено смотрел, как летает вверх-вниз бабка. Прислушиваясь к шуму гидравлики, узнавал уже «сссссА-ША! сссссАА-Шша! ссссА-ША!!!».
Ковал всю ночь. Уже утром, не выключая молота, держал в щипцах остывающий цветок. Тонкие лепестки металла, казалось, могут шевелиться от дыхания. Остывающий сплав переливался всеми цветами радуги. Не хватало только красного, один лепесток так и остыл, не окрасившись в нужный оттенок. Алексей сердито посмотрел на незаконченное творение, за окном начинался зимний серый рассвет. Задумавшись, он положил руку на наковальню.
ША!
Стальная чушка в несколько десятков килограммов, превращающая за два удара в пластину рельс, направляемая мощной гидравликой, даже не почувствовала сопротивления, раздробив кости руки. На лице Алексея, с моментально остановившимися глазами, расцвели алые брызги.
Он рухнул на колени.
Упал, вниз лицом на пыль и стружку пола.
Алексей умер мгновенно, его сердце не выдержало болевого шока.
С лепестка цветка стекала, запекаясь на горячем металле, капля крови.